Обычно открывалась дверь, в образовавшееся пространство просовывалась голова с накладной халой отчётливо другого цвета, и по дому разносилось её знаменитое:
— Здравствуйте, пожалуйста! Это было её неизменное обращение, настолько неотделимое от самой тёти Нюси, что в доме Алькиного мужа её, между собой, так и называли — Здрасьте/пожалуйста. Была она грузной, шумной и очень многословной. Носила нелепую одежду непременно ярких расцветок, при разговоре активно жестикулировала, пытаясь движениями рук, шеи и головы восполнить тот эмоциональный накал, с которым не в состоянии была справиться её устная речь.
Первая мысль, появившаяся у Альки в тот день, когда она её увидела, это уверенность в том, что тётка эта явно не в себе. На ситцевую в красный горох рубашку, была натянута лимонного цвета молодёжная олимпийка. Крутые бёдра обтягивала кримпленовая ярко-синяя юбка, каких даже в те, преднулевые годы никто уже не носил лет двадцать, а на макушке красовался неизменный тёмный шиньон, кое-как прикреплённый к Нюсиной голове наполовину вылезшими шпильками. Она сняла у порога мужские ботинки и, встретившись глазами с Алькой, немедленно заулыбалась и расцвела, как маков цвет:
— Здравствуй, пожалуйста! – закричала она, хотя Алька находилась в двух шагах, — Умница наша, красавица, дай-ка хоть поглядеть на невестушку нашу… — она обняла остолбеневшую Альку, прижала к своей богатырской груди и трижды поцеловала. Затем смущённо глянув на Алькину свекруху, начала рыться в своём старинном ридикюле (назвать это сооружение сумкой, у Альки бы точно не хватило духу) и выудила голубой вязаный кошелёк:
— Постой, постой, касатка, я сейчас…
— Не надо, Нюся, не выдумывай, — недовольно поморщилась свекровь, и чуть заметно покачала невестке головой, в том смысле, что сейчас она будет совать тебе деньги, но брать их нельзя, ты же видишь человек не совсем адекватный. Алька, в свою очередь, кивнула, что, мол, даже и не собиралась, вообще-то, — А это кто? – чуть заметно кивнула она в сторону Нюси, а затем вопросительно глянув на свекровь. Та обречённо махнула рукой, мол, лучше и не спрашивай, как-нибудь, потом. Затем под первым же благовидным предлогом, Алька направилась в их с Сашкой комнату, размышляя о том, как всё-таки они отлично со свекровкой понимают друг друга.
— Кто эта безумная тётка в мужских ботинках, чудовищной причей и в экстремальном прикиде попугайских расцветок? – спросила она вечером у мужа. Тот вначале непонимающе уставился на неё, а потом, догадавшись о ком идёт речь, засиял глазами и улыбнулся:
— А-а, понятно, Здрасьте/пожалуйста заходила? Так вы уже познакомились? Эта родственница наша… по матери, сестра троюродная что ли… Короче, дальняя… Да ты не переживай, — засмеялся Сашка, — она с виду только такая … необычная, а вообще она безобидная и очень добрая. Родители, как сюда переехали, пока квартиру ждали, у неё жили… Мать одно время болела сильно, Здрасьте/пожалуйста Наташку-то, сеструху, считай и вынянчила. А потом я родился, ну и со мной тоже…
— Родственница говоришь, а на свадьбе нашей я её что-то не помню…- медленно, будто о чём-то раздумывая, протянула Алька…
— Родители не хотели, ты ведь тоже видишь, что она немного, э-э-э… своеобразная…
— Представляешь, у неё кошелёк такой вязаный… крючком, наверное…
— Какой кошелёк? – не понял Сашка.
— Голубой такой, она сама скорей всего связала… Она нам денег, что ли дать хотела, да мать не позволила…
— Да какие у неё деньги? Всю жизнь в совхозе работала чуть ли не за трудодни… А сейчас пенсию копеечную по инвалидности получает… Представляешь вышла замуж, мать говорит, что такая пара красивая была, а муж её ровно через месяц после свадьбы утонул в озере.
Сашка помолчал и затем добавил:
— Убивалась она за ним так, что случился выкидыш… В общем от горя она, как мать говорит, слегка и повредилась в уме. После ещё одной паузы, он с чувством закончил:
— А я думаю, что она совершенно нормальная… Несчастная только очень… Всю жизнь одна, кроме нас у неё и нет никого.
Нюся приходила довольно часто, но всегда не вовремя. Как-то постоянно она оказывалась некстати и всем, не то, чтобы мешала, а была не очень удобна. Она очень хотела помочь, старалась быть нужной, но на деле только раздражала. Нюся имела привычку приходить вечером, после ужина, когда была вымыта посуда и Алькина свекровь, с наслаждением вытянув натруженные ноги после тяжёлого дня в больнице, дремала под негромко работающий телевизор. Свёкор, замирая и священнодействуя, раскладывал на убранном столе радиодетали. В соседней комнате Алька, тяжело дохаживающая первую беременность, хмуро смотрела на часы, размышляя о том, где может сейчас находится её благоверный. И в этот момент бесшумно открывалась дверь, и зычный Нюсин голос оглашал всё прилегающее пространство:
— Здравствуйте, пожалуйста…
Это означало, что тихому семейному вечеру пришёл конец. Свекруха тяжело поднималась и выходила навстречу гостье, Алька ставила чайник…
— Да что вы не нужно ничего, я не хочу вас беспокоить… Вот разве если осталось что, так я бы собачкам… Но выходило так, что Нюся именно беспокоила… Она приставала к Альке с расспросами, когда у неё срок, интересовалась её самочувствием, спрашивала, как будто в шутку, не обижает ли её Сашко. Только она называла Алькиного мужа, своего крестника на украинский манер – Сашко. Алька стискивала зубы и заставляла себя улыбаться. Всё это с точностью до отдельных фраз, Нюся повторяла практически в каждый свой визит. Её кормили ужином, выслушивали все новости, которые накапливались у неё за неделю и которые Нюся, долго и обстоятельно во что бы то ни стало, желала сообщить своим дорогим родственникам.
Затем тщательно собирался пакет «для собачек», после чего, она, заметив невзначай, что уже довольно поздно, шла обувать свои мужские туфли, снова объясняя Альке, что у неё болят и отекают ноги, и в женской обуви её больным ногам очень неудобно. Свёкор, чертыхаясь вполголоса, оставлял любезные его сердцу радиодетали, одевался и шёл провожать Нюсю через парк, чтобы затем посадить на троллейбус. Иногда, если Сашка был дома, провожать Здрасьте/пожалуйста, шли они. Альке запомнились эти вечера, когда они не спеша шли через старый, такой знакомый парк, переглядываясь и улыбаясь друг другу, слушая рассеянно неторопливую и добротную, как она сама Нюсину речь.
— Так вот, детки, устраиваюсь я, значит, к этому Артуру в его паршивый ларёк с пошлым названием «Цветы», ну ни ума, ни фантазии… Можно же было как-то так назвать, ну я не знаю, «Орхидея» там или «Лилия» какая-нибудь, на худой конец… Сашко, перестань хихикать и отвлекать Алечку, ты мне, между прочим, так и не объяснил еще, где изволил быть, когда я в прошлый раз приходила… На чём я остановилась? А, ну, значит, договорились мы с этим Артурчиком, что я буду работать у него ночным продавцом. Нюся останавливалась, доставала огромный клетчатый платок, шумно сморкалась и затем тяжело переводила дух. Алька в этот момент старалась не смотреть на Сашку, потому что знала, что он выкинет что-то такое за спиной у Нюси, что она непременно рассмеётся. У него была удивительная особенность. Он видел смешное в самых разных ситуациях и легко этим делился. Когда они возобновляли шествие, Нюся продолжала:
— Вот вы, мои дорогие, знали, что ночью очень много есть желающих прибрести цветы? По разным причинам… Не буду рассказывать, вы дети ещё… Так вот, работаю я, значит, ночью, а моя Дайна, разумеется со мной. Ой, Алечка, ты же не знаешь, Дайна – это собачка моя, самая первая. Я её умирающую возле помойки нашла, щенком ещё. Трясущуюся, тощую, прибитую. И выходила… Она у меня за пазухой жила несколько недель, так и выжила. Ну, так вот… Раз Артур приходит проверить свой ларёк драгоценный, а Дайна, понятно, залаяла на него, охраняет, стало быть, меня. А он мне, матом, представляешь, какого тут лешего, типа, шавка эта делает? Чтоб возле моего ларька её, говорит, и близко не было. Ещё раз увижу, выгоню сразу. Представляешь? Я к нему и так, и эдак. Ночь, как никак, да мало ли лихих людей, а это всё-таки какая-никакая, а защита. Да куда там, нет, твердит, и всё тут. От неё, говорит, воняет, а у меня товар нежный, да и клиентов может ещё покусать. Выгони её, а не то вместе с ней уйдёшь. Нюся снова останавливается, но теперь уже на пешеходном переходе, за которым виднеется троллейбусная остановка, и продолжает:
— Выгони! Да куда, отвечаю, я её выгоню? Ей восемь лет уже. У неё половины зубов нет… Она же, — Нюся замолкает, будто подбирает слова, — родная душа моя… Она машет рукой, — Да разве объяснишь ему?! Вот и ушли мы с Дайной… А теперь, Алечка, я в ЖЭКе работаю, полы у них там мою. Начальнику сразу сказала, можно, мол, с собакой, она у меня смирная и аккуратная, а он говорит, да за ради бога, ты же после шести приходишь. По деньгам чуть меньше, конечно, выходит, зато люди хорошие, они моим собачкам тоже собирают, что у кого с обеда остаётся.
На обратном пути Алька с Сашкой возвращались неизменно в хорошем настроении, они держались за руки, или шли в обнимку, всю дорогу вспоминая Здрасьте/пожалуйста.
— Послушай, — начинал, как правило, Сашка, — тебе нужно обязательно раздобыть такую же сумку-багажник, как у неё, — ты будешь просто неотразима… Надо узнать на какой помойке она её откопала.
— Ах так, — притворно возмущалась Алька, — тогда для тебя, если будешь плохо себя вести, я одолжу её старые вечные башмаки, и ещё, пожалуй, тот её свитерок с игрушечными машинками, тебе очень пойдёт… Они хохотали, подначивая друг друга и Алька ложилась спать в эту ночь почти счастливая, хотелось верить, что все их ссоры, обиды и недоразумения остались позади, а в будущем их ждёт прекрасная и долгая жизнь, полная любви, надежд и свершений…
Когда родилась Люся, и почти в то же самое время приехала из своей Латинской Америки сестра мужа Наталья с двумя детьми, стало совсем не до Здрасьте/пожалуйста. Она всё также приходила, ахала над кроваткой, восхищалась, хваталась за всё, чтобы помочь, но как обычно, только путалась под ногами и всех раздражала.
— Тёть Нюсь не давайте вы Паоле ваши карамельки, — стонала Наталья, забирая из рук дочери замусоленные конфеты, с размытой и прилипшей к ним намертво обёрткой. Проходя мимо Альки шептала ей:
— Ты видела, что она детям суёт? Ну, чудила, сколько она таскала их в своей уродской сумке? Лет сто наверное? Алька фыркала и старалась не рассмеяться.
— Нет, нет, спасибо, я сама уложу её, не беспокойтесь, — бросалась теперь Алька к хныкающей дочке, которую сердобольная Нюся, пугающаяся до ужаса детского плача, пыталась взять на руки…
— Нюся, не надо мне помогать, — кипятилась свекровь, — ты же видишь мне и одной тут не развернуться, — она выпроваживала непрошенную помощницу из коридора, в котором теперь размещалось некое подобие кухни, так как их в двухкомнатной квартире проживало уже семь человек.
Когда Нюся перестала приходить, Алька почти этого и не заметила, своих проблем хватало. Однажды зимой после Нового года свёкор вернулся с работы и сказал им с Сашкой:
— Мама сегодня не приедет… Анна Ивановна умерла.
— А кто это? — равнодушно спросил Сашка, дожёвывая бутерброд…
— Кто, кто… Нюся, тётка твоя, между прочим, — как-то обречённо махнул он рукой и ушёл к себе…
Через несколько дней свекровь рассказала, что на свежей Нюсиной могиле нашли заснеженный и окостеневший труп старой собаки, которая со дня похорон, так и не покидала кладбища. Прогнать её ни у кого не поднялась рука.
— Дайна…- одновременно выдохнули Алька с Сашкой. В ту ночь Алька всё никак не могла уснуть, без конца вытирая набегавшие слёзы… Она вспомнила, как в один из последних своих визитов, Нюся сказала ей с чувством:
— Какое счастье, что у тебя есть ребёнок… Какое великое счастье уже есть у тебя, Аля… А мужья, ну что мужья, очень часто они и слёз наших не стоят, а твоя девочка, она ведь с тобой навсегда, богом тебе данное дитя…Ты береги её, милая, и ни о чём не жалей… И лови её улыбку, потому что в её улыбающихся глазах отражается бог…
Всё это вспомнила Аля, когда утром они с дочкой улыбались друг другу.
— Знала она что-то такое про Сашку что ли? – подумала Алька. Но это уже было не так больно, как обычно, потому что стало вдруг не таким важным. Алька взяла на руки дочку и подошла к окну. В ярко-синем, испещрённом голубыми сполохами небе, блеснуло золотое солнце.
— Покойся с миром, светлый человек, — сказала Алька вполголоса. Солнце уже выкатилось полностью и заливало тёплым светом маленькую комнату, бывшую кухню, и стоящую возле окна молодую женщину с ребёнком на руках. Зимнее солнце грело уже по-весеннему и тёплым, нежно-оранжевым цветом окрашивало лица матери и дитя, словно передавало привет от Человека с большим и добрым сердцем.
От Нюси Здрасьте/пожалуйста…
Автор: Лариса Порхун
