В Испании я учила испанский язык в одной группе с норвежцем Гермундом. Ему на тот момент было около семидесяти. Однажды, во время вечерних студенческих посиделок за вином, я сказала ему, что в моей стране люди в 70 лет уже не учатся. Думают, что поздно и вообще пора умирать. Спросила, как и почему он отважился. Тогда Гермунд рассказал мне про свою маму, которая до 80 лет была неграмотной, работала на консервном заводе. Времени учиться не было: семеро детей, хозяйство, работа. К 80 годам, когда закончились заботы и появилось много свободного времени, старушка пошла в начальную школу, чтобы наконец научиться читать. Эту историю Гермунд закончил словами: «Я всю жизнь мечтал говорить по-испански. Думаешь, после такого примера я могу сказать, что мне поздно учиться?»
Рассказ «Легкое семя» — об удивительной маме Гермунда, с которым я тесно общаюсь до сих пор. Ему уже 80, сейчас он в экспедиции в Перу.
Рассказ «Легкое семя» из сборника «Лучше журавль»
На автобусной остановке я села рядом с Нонной. Поблизости бесновались школьники: визжали, прыгали, щипали друг друга. Я подвинулась ближе к островку покоя слева. Оглядела незнакомку: красноватые, в морщинах руки, на глаза опали веки, в больших ушах чернели отверстия от серёжек. Женщина наблюдала за детьми и улыбалась.
— Вы ждёте тридцать восьмой?
Она повернулась ко мне, быстро кивнула и снова окунула взгляд в детскую заваруху.
— Он ведь идёт до Молде?
— Вы в Молде? У меня там живёт невестка. Непременно её навестите. Передайте привет от Нонны. Жаль, заранее не знала, куда вы. Послала бы ей с вами стакан ежевики.
— Посоветуете, где в Молде можно остановиться?
— У Мэрит полно комнат.
Я достала блокнот.
— Как вы сказали? Мэрит? Запишите мне её адрес.
— Лучше вы пишите. Улица Канта, шестнадцать.
— Вы сказали шестнадцать? Ох, ну и шумят же дети!
Я захлопала в ладони и крикнула:
— Успокойтесь!
Дети на меня не взглянули.
— Может, попробуете угомонить их? Они должны вас послушать.
Нонна замотала головой и показала в улыбке четыре оставшихся зуба.
Тридцать восьмой автобус опоздал на четверть часа. Мы с Нонной устроились за водителем. Школьники дебоширили сзади. Женщина глядела в окно. Я заметила, что в её тряпичной сумке лежат тетради и книги. Подумала: «Провожает внука в школу».
— Вы откуда родом?
— Я родилась в Фарне. Это на севере, за лесом. Далеко, за три дня туда не доедешь. Людей там мало, много сельди. Город скрыт в тумане, и найти его могут только те, кто в нём родился. Всю жизнь провела там, раскладывала рыбу по банкам. Из моих рук она расходилась по всему свету. Там я встретила Рагнара, родила ему шестерых деток. Два года назад его похоронила.
Взгляд Нонны тоже на миг сделался мёртвым.
Я решила отвлечь её.
— Сколько у вас внуков?
Женщина снова засветилась и растопырила пальцы на обеих ладонях.
— Вот сколько.
— Они живут с вами?
— Нет, в мире.
Едва я открыла рот, чтобы спросить про внука, которого она сейчас провожает, как водитель затормозил и открыл двери. Нонна помахала мне с остановки и заковыляла вслед за детьми к двухэтажной школе.
Через два часа я оказалась в Молде. Там было сыро и пахло морем, на окне каждого дома горело по свечке. Табличек с названиями улиц и номерами не было и в помине. Я спросила про Мэрит у пешехода в до глаз застёгнутой куртке. Незнакомец молча проводил меня до её дома.
— Меня послала к вам Нонна. Сказала, у вас можно остановиться.
Высокая черноволосая женщина скривила губы.
— Ещё, наверное, пожалела, что не передала ежевики.
— Да, потому я к вам от неё с одним приветом.
Мэрит скрылась в глубине дома, оставила входную дверь открытой. Я шагнула в гостиную и замерла у комода.
— Значит, у вас найдётся для меня комната?
— Вам надолго? — отозвалась с кухни Мэрит.
— Пока на месяц, а там посмотрим.
Поставив передо мной тарелку с нарезанным хлебом, Мэрит спросила:
— Вы зачем сюда?
Я мешала ложкой овсяную кашу.
— Посмотреть город…
Хозяйка села напротив и поглядела едко.
— Сюда за этим никто не приезжает.
Я опустила взгляд на ирис, гладью вышитый на салфетке.
— Хочу научиться плести корзины. Мне сказали, здесь живёт лучший мастер.
На лице Мэрит ничто не выдало удивления. Она глядела внимательно и серьёзно.
— Понимаете, почему-то всё в моей жизни сделалось грустным. Я закрылась в квартире и думала, думала: почему так? Однажды утром проснулась и вспомнила: в доме моего детства было полно корзин. Зерно, тыквы, сухие фрукты — всё в них хранилось. Мой дед плёл их, научил плести бабку. Бабка передала умение маме, а мама меня этому не научила. Вот и решила: может, мне так плохо оттого, что предала семейное дело. Вы, наверное, думаете, что в таком возрасте поздно учиться…
Мэрит встала и грохоча каблуками по доскам пошла на кухню. Когда вернулась, с раздражением поставила передо мной чашку чая. Я вымакала салфеткой с ирисом капли, которые она расплескала.
Тем же вечером в своей спальне я читала комедии Лопе де Вега. Вдруг заскрипела дверь. На пороге стояла Мэрит.
— Можно?
Я кивнула. Она села на край постели, сложила на фартуке длинные белые руки.
— Простите. Всё не из-за вас. Всё из-за моего мужа. Скоро год, как уехал. Двадцать лет рубил лес, всё было в порядке. Но однажды завился домой весь потный и красный. Говорит: «Хочу строить лодки». Я ему: «Тебе тридцать восемь, уже поздно учиться». Он в ответ: «Погляди на маму». Собрал сумку, и всё. Только пишет раз в месяц.
Мэрит махнула рукой.
— Вся его семья — лёгкое семя.
— А что его мама?
— Разве ты с ней не говорила? Нонна всю жизнь проработала на рыбном заводе, алфавита не знала. Расписывалась крестиком, даже в паспорте не могла прочитать своё имя. Едва похоронила мужа, объявила всем, что пойдёт в школу. И пошла. Сейчас учится во втором классе.
Я вытаращила глаза.
— Сколько ей лет?
— Восемьдесят девять. Все говорили ей: «Ты сошла с ума», а у неё один ответ: «Хочу и буду». Вот и ты таким же лёгким семенем оказалась.
Мэрит, хмурая, поднялась с моей кровати и исчезла за дверью. В воздухе цвета волчьих ягод растаяли все её слова, кроме тех, единственных, сделанных из эбена. Я легла на жёсткую от крахмала подушку, повторяла их про себя и вдруг засмеялась. За закрытыми веками старушка Нонна помахала мне из-за парты.
